Стихи и песни
ПЕСНИ:
1. Возвращение в Россию
2. Симфония
3. Эпическое полотно
4. Время идет так быстро
5. Иерусалим
6. Скоро дождь
7. Хьюстон
8. Сталактиты
9. Только представь
стихи
1. «Жизнь отучает…»
2. «Опять происходит что-то…»
3. «Мой Монтерей…»
4. Подруге-американке
5. «Второй день штормит в нашей прибрежной зоне…»
6. Бессонница
7. Зима в Калифорнии
8. Ковентри
ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОССИЮ
Ты вернулась из мест отдаленных, с тридесятых небес – на землю,
Самолет не упал, террорист не попал – торжествует закон таможий,
И, кириллицей осененный, мокнет, насупившись, бурый Кремль
Двадцать метров в секунду – так встречает только московский дождь.
Наблюдай, наблюдай из окна маршрутки жизнь, узнавай по новой,
Жалей, люби, плачь, зови – вечным зовом оттаявших возвращенцев,
Но тебе не согреть дыханьем толпу, дрожащую на остановке,
Бледных старух, дующих на пальцы, метящих в сердце.
Привыкай, привыкай к этим лицам убористым и газетным,
К ядовитой помаде женщин на источающих яд губах, и дым,
Вечный дым, – как писал Тургенев, — дым выхлопной, трубный, сигаретный,
И разговоры незнакомцев, идущих на «ты».
Подражай, подражай слов огрызкам, летящим в тебя с размаху,
Собирай урожай обид с бесконечных дорог, плачущих солью,
И учись равнодушную мину бросать в нищих и бездомным собак,
Снова осваивай Внутреннюю Татаро-Монголию.
Это край, край родной, васильковой ржи и рябины жаркой,
Из болота Тургенев глядит, как зима на охоте осень догоняет,
Забери мою память, занеси меня снегом в списки свои – мне не жалко,
Здравствуй, Россия, одна шестая меня.
СИМФОНИЯ
Над Невой плывут закаты,
Слышно с Дворцовой «аты-баты» —
Кара для всех, кто мыслит инако,
Вот студент в плаще коротком,
На щеках — следы чахотки,
Подзывает извозчика знаком:
«Террорист завтра бросит бомбу в царя,
И над нами прекрасная заря
Непременно взойдет в хмельном пожаре,
Это новая дата календаря»,
Но старик усмехается, говоря:
«Ты и вправду веришь? Что ты, полно, барин!»
И над ними летит петербургская
Холодная симфония.
Следующий век. Сороковые.
Были свои – пришли чужие:
Жребия общего здесь не избегнуть.
Все еще тащат на допросы,
В небе жужжат партайгеноссе,
Тех не изжить и этих не свергнуть.
Дневники Анны Франк мир еще читал,
А у нас уже свой город-подвал,
Город-голод, город-погост в капкане душит,
Такого мир не видал пока:
Ни еды, ни тепла — только музыка,
Оживленье на улице мертвых: «Что там?» — «Тихо, слушай» —
Там гремит «Ленинградская»,
Блокадная симфония.
Немного времени проходит,
Век вокруг пальца нас обводит,
Тычет в историю Гоголя носом,
Я не ропщу на дождик гладкий,
Здесь, как нигде, осадки сладки,
И ароматно-вкусны морозы.
Колесо истории как ни крути —
Обретаю тебя каждый раз почти
Неуклонно живым — как в первый день творенья,
Благородства гордого ипостась —
Город, где я ни разу не родилась —
Я пою тебя и вечную власть над злом и тленьем,
И мне подпевает твоя
Вечная симфония.
ЭПИЧЕСКОЕ ПОЛОТНО
Эпическое полотно на фоне щербатых стен,
Бьет в глаза яркий свет, и в воздухе виснет пыль,
Смотритель глядит в окно. Никого в будний день,
Только один человек стоит, опершись на костыль.
Не отходит от сцены батальной,
Вдруг художник – его близкий друг или дальний?
И какая разница, что там за род войск и что за вид —
Первая конная или десятый десантный —
А может, он любитель завзятый,
Даром, что инвалид?
Эпическое полотно ты носишь всегда с собой,
Снова оно разбудит тебя в ночной тишине
Так уж заведено: продолжается бой.
Лучше всех знают об этом те, кто на полотне.
В месте, где носится дух сраженья
Над Аустерлицем или под Ржевом —
Запечатленный миг в военном пылу, в музейной пыли,
Бой «некартинный» твой длится, длится,
Пожелтевшая славная страница…
Переверни.
ВРЕМЯ ИДЕТ ТАК БЫСТРО
Время идет так быстро: не догнать, не успею; прошлогодние листья сметет январь, свирепея.
Время идет так быстро: приникнув к оконной раме, день превращается молча в закатное пламя.
Время идет так быстро, распадаясь на части, катится мимо детства, катится мимо счастья,
Катится мимо денег, мимо любви и долга, и будет еще катиться, наверное, долго, долго.
Должно быть, долго, пока вдруг что-то не приключится, и я не могу подумать, что же тогда случится,
Лучше не думать, лучше играя с будущим в прятки, не потакать безумству бегущего без оглядки.
Время идет так быстро: календари роняют на пол листки отрывные, зиму весна сменяет,
Бросить бы гонку, бросить остановиться и снова жить, просто жить – и только, и ничего другого.
Время идет так быстро: не успеваешь заметить – как одиноко и тихо подрастают чужие дети,
Как все проходит вместе с тобой, и лет через триста кто-то печально скажет: «Время идет так быстро».
ИЕРУСАЛИМ
Три раза отречется Петр,
Монеты звякнут тридцать раз,
Вот сумма лет, тебе здесь отведенных.
Ты въедешь в Иерусалим,
И незнакомые дома
Посмотрят вслед печально и влюбленно.
Ты знаешь, где случится быть
Ты будешь – лучше бы не знать,
Но тень уже легла на сомкнутые веки.
Не оступиться бы, не пасть
Под ношею всех тяжелей
Для бога, что родился человеком.
И умирая навсегда,
Уйдя не в рай, а землю, ты
Был предан смертью – так открыто, так жестоко.
И не узнаешь никогда:
Полмира с именем твоим
Живет, из человека сделав бога.
Три раза отречется Петр,
Монеты звякнут тридцать раз,
Вот сумма лет, тебе здесь отведенных.
Ты будешь мимо проходить,
И незнакомые дома
Посмотрят вслед печально и влюбленно.
СКОРО ДОЖДЬ…
Скоро дождь. Птицы кружатся над осенью,
Лето уснувшее кануло в лету внезапно, до срока
Гонит ночь листья по чересполосице,
Дым от костра рвется вверх и качает камыш одинокий.
И закат ходит со мной рука об руку, длинною мантией облако тянется низко
Отблеском с неба сойдет одиночество и превратится в сорочий стон, странно близкий.
Прочь идти в эти тягучие сумерки,
Прочь от домашних, от долгого сна, от тоски безотчётной,
Все пути сжались в один, словно умерли
Боль и безмолвие, став вереницей дождей перелетных.
Надо же: только сейчас понимаешь вдруг, как надо жить, когда все вокруг грезит о чуде,
Задержи клин, улетающий на небо с чувством того, что когда-нибудь все еще будет.
ХЬЮСТОН
Мятая зелень за окнами душными,
Ты восторгаешься лицами южными
И такой бойкой торговлей оружием
В лавке через дорогу
То по незнанью и, верно, по первости,
В городе новом, как в облаке перистом,
Ты восседаешь, с краев его пенистых
Свесивши ноги.
В городе новом с луной золотистою,
С инопланетными трассами быстрыми
С небоскребами под аметистовым
Небом не по погоде.
Это твой дом теперь, сядь-ка поближе-ка
К раме оконной, чирикая чижиком,
Сквозь это пенье совсем не расслышав, как
Лето проходит.
Лето на втором этаже напротив
Сада, но дрожь пробежит по телу,
Это залихорадит Родиной,
Ознобоом почти что смертельным.
Что-то решил для себя, что-то выбросил,
Твердой рукою ненужное выкосил,
Много не нажил, во что-то там выкрасил
Стены квартиры,
Но, ностальгия – не вдруг и не случаем,
Ты вспоминаешь иные созвучия,
Радость забвенья опять улетучилась
На все четыре
Стороны остального света,
Время вращается каруселью
Скоро уже лихорадка лета
Сменится хворью осенней.
Птицы расшумелись под южной ночью,
Там, где тебе никогда не встретить
Лица всех дорогих и прочих
Далеких, оставленных в лете.
СТАЛАКТИТЫ
Я вижу тебя во сне чаще, чем наяву,
Я слышу, как те мгновенья, что рядом с тобой прожиты
Под потолком той комнаты, где я живу
Превращаются в живые сталактиты.
Ведь наших с тобою встреч – как пальцев на двух руках,
Поэтому так небыстро племя их вырастает,
Но так светла моя комната и так ярка,
Потому что сталактиты под потолком мерцают.
Если в ночи глухой я не могу уснуть,
Если в дурную полночь ропот сознанья вкраплен.
Мой близорукий взгляд отправляется в путь
По застывшим драгоценным этим каплям.
Они могут рассказать больше, чем монолог,
Больше, чем книга в добрых триста страниц бумажных,
И если когда-нибудь рухнет мой потолок,
Я сгорю вместе с ним в жерле многоэтажном.
Я вижу тебя во сне чаще, чем наяву,
Я слышу, как те мгновенья, что рядом с тобой прожиты
Под потолком той комнаты, где я живу
Превращаются в живые сталактиты.
ТОЛЬКО ПРЕДСТАВЬ…
Море в страшном цунами плещет волнами, вороном черным
Горе вьется над нами, хочет свести с ума.
Долгим был последний путь, и временами
Ветви вздрагивали – скоро зима.
Боже, спать каково им в вечном покое сном беспробудным?
Кто же вынес такое, кто знает, кто поймет?
Мне казалось: это все никогда не забудется,
Не заживет.
Только представь: запомнившихся дней мгновенья
Исчезнут, схлынут, просто дай им время.
Все, что нас не убило, отступив от нас, сгорело,
Растаяло, мы стали сильнее.
Или помнишь ту пору: быстрые сборы, молча проходишь
Мили по коридору, улица спит в снегу.
А ты несешь под Новый год по вечернему городу
Свою тоску.
Это – не навсегда, под камень вода дотечет, и ночи
Лета вновь, как тогда, окутают небосвод,
Мне казалось: это все никогда не закончится
Никуда не уйдет.
Только представь: запомнившихся дней мгновенья
Исчезнут, схлынут, просто дай им время.
Все, что нас не убило, отступив от нас, сгорело,
Растаяло, мы стали сильнее.
стихи
***
Жизнь отучает:
распахивать от удивления рот,
надеяться на других,
заглядывать им в глаза.
Жизнь отучает:
загадывать наперед,
ночами писать стихи,
днем бежать на вокзал,
чтобы встречать свою юность — ровно в три без десяти,
там, на перроне,
усыпанном конфетти,
пахнущем пепперони,
у выхода из двух последних вагонов.
И говорить ей: юность,
моя дорогая юность,
ты, кажется, занемогла
и чересчур затянулась?
Но ты не сдавайся пока, держись.
В этом краю дремучем
От тебя
Меня
Отучает жизнь.
И скоро совсем отучит.
***
Опять происходит что-то, что – не пойму. Мир стал расплывчат, неясен, погряз в дыму обстоятельств, сует, переездов, пустых речей. И надо опять что-то делать, делать ловчей, сноровистей – но зачем это все, боже мой? Голову сжало болью, словно чалмой, день убивает мысли, и только ночь приходит на помощь, когда мне уже невмочь.
Ночь – старинное и дорогое вино, так благородно и так драгоценно оно, я пью его в промежутках между «на старт» и «марш», только это штучный товар, сокращенный тираж, и утро приходит так быстро и так сгоряча кидает тебя в рассвет, на манер кирпича, и вот – новый день: новый повод — лови задарма — для того, чтобы тихо и быстро сойти с ума.
Это вечное мельтешенье тебя пережгло, выбило пробки, поставило на ребро, и ты застываешь, молча глядишь вокруг, ищешь спасительный трос, спасательный круг, но себя пытаться настроить на ровный тон — все равно, что усталым лбом пробивать бетон, ища равновесия в этой качке дурной, по уши в суете, как в воде ледяной.
Они говорят: работай, иначе – нельзя, такая твоя планида, твоя стезя. Работай, как вол, как робот, как Генри Форд, в промежутках – не медли, не стой, укрепляй генофод. Демонстрируй удои, входи в крутое пике, пусть Линкольны и Вашингтоны у тебя в кошельке превратятся во Франклинов. Это все хорошо, пока не поймешь: стираешься в порошок.
Ты – единица труда, ценный актив, превращаемый в безнадежный дериватив, в нечто, увы, производное от себя, выхолощенное с головы до пят. И не повторяй, что — почти на вершине холма, что держишься на плаву неплохо весьма. Все равно ты – условность, фикция, голый король, Унылый поток, дисконтированный на ноль.
Эффективность – на пять, продуктивность – вверх, на ура! Но вряд ли это того доведет до добра, кто из банкнот воздвигает себе пьедестал, изо дня в день переводит в презренный металл время, усилия, волю – конец един. Его не спасет ни лампа, ни Алладин, ни гаданья по птицам, ни магический шар, и даже Всевышний не отведет удар.
Не отведет, если поздно, а пока еще – нет. Пока еще – можно купить обратный билет, сесть в быстроногий поезд, идущий вспять, приехать в тот город забытый, тихо сказать: «здравствуй, мама» — но как перейти по сожженным мостам? Назад, как не тщись, не вернуться, не отмотать.
Я сижу в душной комнате, быстро пишу впотьмах.
Место – крутой склон Фудзи.
Время – зима.
***
Мой Монтерей, край земли, рай на земле.
Как ты возник? Кто придумать тебя велел?
Чтоб и мне было – счастье, чтоб вверх влекло – и меня
Чтоб впервые смогла я голову приподнять.
Чтобы прежние боли, любови – сошли на нет,
Чтобы сумрак забвенья окутывал целый свет,
И жемчужины мира меркли в твоей тени,
И тускнели Рим и Эллада, и падали ниц.
Все, бывшее до тебя, обернулось тюрьмой,
Я не уезжала – я возвращалась домой
Из края, где нас рождают во мглу, во тьму,
Туда, к первозданному образу своему.
Где, ветром обласканы, пенятся облака,
Где белые чайки живут в разноцветных песках,
И нежится пирс, и быстрые волны бегут,
И светит японское солнце на том берегу.
А после тебя – не знаю, чего хотеть,
В какое еще пространство бежать, лететь.
Зачем уходить, другие искать черты?
Ведь город-герой-любовник, все это – ты.
Как жаль, что суров закон и неумолим,
И мне тосковать всю жизнь в немилой дали
По маякам твоим, по твоей воде,
Мой Монтерей, мой маятник, мой предел.
***
Джойс Стирз (которая, впрочем, никогда это не прочитает)
Ну, здравствуй, дорогая! Как дела?
Куда б судьба тебя не завела,
Ты так же весела и шутишь много.
Хоть жизнь твоя – сплошная череда
Забот простых, но и в земных трудах
Ты вряд ли хоть на миг забудешь бога.
К нему взывая, просишь, между дел,
О том, чтоб урожай в саду поспел,
Чтоб были сыты и здоровы дети.
И если что-то гложет без конца,
Конечно, у небесного отца
Проси совета — он тебе ответит.
Ответит, не забудет; городок,
Где ты живешь, от счастья изнемог,
Любим и почитаем богачами,
Он с раем потягаться мог бы, но
Смущает обстоятельство одно:
И здесь порой случаются печали.
В твоей стране, где складно говорят,
Где молятся, работают, едят
Гораздо больше, чем у нас, к примеру,
Где просто неизбежен хэппи-энд
И даже смерть уже не аргумент
В контексте общей преданности делу,
В твоей стране случается тоска,
Ее не разглядишь издалека,
Да и вблизи, шагая ей навстречу,
Ее не видит самый лучший друг;
Так если и тебя коснется вдруг,
То вряд ли я вообще ее замечу.
Опять стреляли в школе; президент
Пустил слезу, но этот прецедент
Здоровью нации не повредит нисколько.
Там был десяток скаутов – не раз
Их чествовала школа, но сейчас
Из них осталось пятеро – и только.
Как бедный дуб, лишившийся корней,
Я часто вижу родину во сне.
Но днем – другое: ехать вдоль залива,
Есть гамбургеры, по хайвею гнать
И на обедах званых расточать
Банальности, и как бы быть счастливой.
Где та граница между «как бы» и
Тем, что на самом деле есть? – Свои
Заходят, много говорят, приносят
Конфеты и «Столичную»; одни
Жалеют, что страна вскормила их,
Другие – что ее случилось бросить.
Но каково – тебе ведь не понять —
Как сокрушаться, на судьбу пенять,
Как упоение найти в печали,
С тех пор, как здесь я – исчезают пусть
Затравленность, замученность. Но грусть –
Исчезнет грусть когда-нибудь едва ли.
Едва ли мне удастся позабыть
То, что случалось проклинать, любить.
Твоим речам внимая золочёным,
Я все же часть души оставлю там,
На недоступной мелочным божкам
Земле, оплаканной и обреченной.
***
Второй день штормит в нашей прибрежной зоне,
Ветер сгоняет с пляжа белые волны песка
Я — будто в невзрачном медвежьем углу гарнизонном,
Второй день подряд – тоска, такая тоска…
Я – будто в зиме, в холодном снегу по пояс,
В глуши, забытой богами и потому — святой.
Ты – как будто, где я: пальмы, неровно строясь,
Молча идут на грозу, подобную той,
Что я вижу сейчас; но я – как будто, где ты: там слякоть,
Серые крыши домов и дождевая взвесь,
От брошенных слов на ветру так зябко, что хочется плакать,
Но я – больше не там, ты – больше не здесь.
К чему рокировки эти? Наверно, хотели, как лучше:
Сменить обстановку, кормушку, людей, которых винят
В несчастьях. Но оказалось: жестокий случай
Нас обменял, словно пленных, тебя – на меня.
Меня – от тебя подальше — легко закрутился глобус! —
Чтоб наползал, захлестывал морок бессилья, и сны
Снились о том, как мы, возвращаться – оба,
Туда, где нас нет, обоих, – навеки обречены.
***
Небо ночное глядит презрительно на меня,
Я спасаю свою бессонницу от огня,
Терзающего виски, молча смотрю вперед
И вижу лишь удушливую черноту.
Ты сегодня созвездья по косточкам разберешь,
На ноты разложишь звенящую немоту.
Ты ищешь себе подобных сорок минут подряд,
Заглянешь туда, где окна пока горят.
Ну а на спящих не станешь глядеть вообще,
Будешь нырять в глубины, в высях парить,
Разгадаешь все тайны, доберешься до сути вещей,
Чтобы утром безжалостным напрочь все позабыть.
Примерно на два часа ночи приходится апогей:
Водоворот эмоций, фонтан идей,
Ты чувствуешь яд всесилья, всевластья рок,
В четыре тебя отпустит; на всех парах
Летящая конница спотыкается о порог
Нового дня, вместе с коим приходит страх.
Ты веки сжимаешь так крепко, как будто в сон
Вечный вгоняешь их, как будто висок
Дробь пробивает навылет, и уже никогда
Тебе не встать навстречу новому дню,
В измятом ночном скафандре ты летишь в никуда,
Набок сбивая истерзанную простыню.
Рассвет будит тени там, где раньше было темно
Предательский свет просачивается в окно,
Там розовоперстая Эос победно ступает,
На сегодня окончена битва и кончен бал,
Птицы трубят завершенье и бьют в цимбал,
И я засыпаю.
***
Зима в Калифорнии. Время
Спешит, подступает к стенам,
В окне – зимний оттиск пробный,
Будто в режиме «превьЮ».
Там в скомканных складках деревьев,
В их вечнозеленой пене
Поет пересмешник, подобный
Восточному соловью.
И дикой татарской сотней,
И стройной квадригой римлян
И крестным ходом, слепящим
Золотом чопорных риз,
Дождь бредет, полусонный,
Перерастая в ливень,
Кубком громокипящим
Звонко падая вниз.
Под хмурое, злое сверканье
Хлябей, дождя хлебнувших,
Свою примеряю чуждость
К окружившим меня местам:
К тонкой муаровой ткани
Света, к прозрачной ряби,
Резным перламутровым лужам,
По-летнему легким мостам.
Пейзажной, пустопорожней,
Грубо-восторженной строчкой
Заговорить пытаясь
Вяжущую пустоту,
Сонный ажур многосложный,
Словно паук-одиночка,
В этих краях обретаясь
И пообвыкнув, плету.
Разнообразных калибров
Зима в Калифорнии. Воет
Ветер, безудержно рея,
Кроша небес лазурит.
Горы спят. Спят колибри,
Мертвое спит и живое —
Зима в Калифорнии. Время,
Одно лишь время не спит.
***
Поедем с тобой, моя радость, в рассеянный Ковентри,
Где тягу к странствиям дальним рассеем мы по ветру
И где проведем первый час послеобеденный
В тихом, небрежной рукой нарисованном скверике.
Что ты глядишь удивленно, мой друг? А поедем мы
Не в рай Альбиона туманного — нет, не в Англию —
В тот Ковентри, что в Америке.
А можно – в Москву. В родную Москву не тянет ли?
Тебя не заманишь ни калачом, ни пряником,
И не загонишь уже ни кнутом, ни палицей
В город-вампир, что для сна и ума губителен,
В княжество, где двадцать пять миллионов маются,
Нет, та Москва от нас – в двух часах, не более,
И в ней сто семьдесят жителей.
Ты, мой дружок, выбирай, Google Maps полистывай,
Хочешь ли в Прагу, в Париж без особых визовых
Трудностей? Здесь можно все не только Юпитеру:
Вышел – скачи в розоватое утро раннее
Хоть до ближайшего Лондона, хоть до Питера –
Так на душе стало вдруг и свежо, и ветрено
От одного названия!
Это подмена, — скажешь, — мираж и фикция,
Разве что шанс поупражняться в дикции,
На языке повертеть и на вкус попробовать
Те имена… но священного трепета жжение
Вдруг появляется без очевидного повода,
В этом и магия – в имени — ну, а все прочее
Заменит воображение.
Здесь Нотр-Дам не вздымается гордо над Сеною,
И Колизей не грозит щербатыми стенами,
Нет легкокрылых мостов, все скучно и мелочно.
Но приглядись: вдруг сверкнет Эрмитажа золото
Там, где рисует мелком на асфальте девочка.
И над кустом, где поет пересмешник, вырастут
Очертания Старого города.
Просто смотри сквозь воздух, машины, здания,
Вдруг проникаясь радостью узнавания
И различая старой Европы признаки:
Арки, ротонды, Давиды, Мадонна Литта…
Где, побеждая власть ненасытного доллара,
И, заполняя все небо, встают, как призраки,
Над оживленным «Старбаксом» и шумным «Макдональдсом» —
Шпили святого Вита.